Никто не способен остановить Землю

Весна наступала стремительно и неизбежно. Никто не способен остановить Землю. Каждый раз, когда наступала весна, она не могла отделаться от этого ощущения. Здесь, на севере. На юге все иначе. Там и зимы-то нет, поэтому весна вроде бы и не наступает. Она просто приходит.  А в северных широтах, где зима - хозяйка жизни, она который год ловила себя на мысли, что ничто не вечно. И даже зима проходит.

Он стоял в резиновых сапогах, с лопатой посреди ее сада и ждал указаний.  Приехал сын, и они все вместе открывали сезон. Сезон посадок, колбасок, вечерних посиделок в пледах и угах. Да, подмосковные вечера имеют свои особенности. Резиновые сапоги чрезвычайно не подходили к его стильным очкам, но бицепсы, напрягающиеся под рубашкой, очень подходили к лопате. Все-таки самцы есть самцы, и силу у них не отнимет никакая интеллигентность. 

Нью-Йорк оказался сказкой. Он впечатлил ее не меньше, чем Париж, а может быть даже и больше. У каждого свой Нью-Йорк, и для нее главным впечатлением от этого города стала экскурсия в ООН. Потому что для нее ООН - это святое. Ничего в своей жизни она не желала сильнее, чем работать там. Но даже просто прикоснуться к святому, стоило дорогого. И сейчас, сидя теплым летним вечером на террасе маленького отеля на берегу альпийского озера, где они вместе проводили выходные, она  чувствовала, как круто изменилась ее жизнь. И даже ООН, ее наивная, недосягаемая мечта, стала вполне осязаемой. Горный воздух был чистым и свежим. Работа над его книгой была окончена. Ее контракт тоже. Она повернула голову случайно. 

Она увидела их. 

Он увидел их. 

Она остолбенела, застыла, оцепенела. Она даже забыла об этой опасности. Ни разу за целый год она не столкнулась с ним, с ними... Горло мертвой хваткой сдавили какие-то незримые металлические пальцы. 

Впервые за все время он почувствовал, что может потерять ее навсегда. 

Весь полет до Москвы она видела эту немую сцену. Она миллион раз представляла себе эту сцену, и все равно оказалась неготова. Слезы стекали на надувную подушку у нее на шее. 

Приехав домой, она снова забаррикадировалась в своей крепости в надежде переждать там, пока уляжется  шквал гормонов.  

Она сидела на скамье в глубине старого сада среди яблонь и слив. Цок, цок, цок, - отскакивало от ее пальцев.

Он подошел и сел рядом с ней. 

- Я скучаю по тебе. 

- Я тоже. 

Он полез в карман и достал оттуда маленькую голубую коробочку.

- Хочешь быть моей женой?

Она улыбнулась. Так незатейливо просто. Взяла коробочку и открыла. 

- Тифани, - она посмотрела ему в глаза. Лукавые, довольные чертики плясали в ее зрачках, - кто из нас настолько изыскан? Ты или я?

Он смотрел в эти прекрасные, добрые и любимые глаза и счастье переполняло его сердце. 

- Ты, - сказал он с улыбкой. И надел ей на палец кольцо. 

Хочешь я покажу тебе Нью-Йорк?

Под крылом висели белые ватные облака, а в появляющихся время от времени дырах проглядывала то синева, то зелень, то охра. Вид из окна напоминал ей родное и очень далекое, что даже отвлекало от мрачных мыслей о предстоящей экзекуции. "Хоть бы ее не впустили в эту страну. Может устроить дебош?" - в салоне бизнесс-класса такой план выглядел как-то нежизнеспособно. Весь полет она не могла расслабиться. Да что там полет! Она не могла расслабиться с того самого утра, когда он сообщил ей, что она летит с ним в Женеву. Она очень боялась этого города. Больше всего она боялась встретить там их. Думать, слышать, знать - это другое. А вот видеть... Она так хотела вернуться в Москву, в свой дом, в свою крепость. В тот мир, где больше не было ада. 

Самолет слегка наклонился вперед. Она поняла, что они приступили к снижению. 

Он стоял в стороне от встречающих, засунув руки в карманы брюк. Как же она рада  его видеть! Похоже, эта радость скоро заполнит всю ее жизнь. По ту сторону автомобильного стекла мелькали дома, деревья, люди. Вероятно, те самые, которых она желала стереть с лица Земли. Подростки с рюкзачками за спиной передвигались на каких-то немыслимых агрегатах, кто-то гулял с собаками, кто-то без.  В каждой встречной фигуре она боялась уловить знакомый силуэт. Страх медленно, но верно превращался в параною. 

В Женеве она пробыла неделю и эта неделя оказалась потрясающей. Уровень сератонина зашкаливал. Помимо любви, секса и работы она получила неописуемое удовольствие от города, музеев, еды и бесчисленных поездок по различным городским и загородным достопримечательностям,  посетила мекку всея переводчиков и, в конце концов, даже расслабилась, поверив в то, что вероятность встретить здесь кое-кого ничтожно мала. 

Вернувшись в Москву она скучала. По-моему в ее жизни появился тот самый человек, которого она ждала всю свою жизнь. Их отношения были такими естественными, что просто не могли оказаться ложными. Она была собой и не раздрожала его. Они ни разу за все время знакомства не разошлись во мнениях.  Он был совершенством. И ничто, ничто в нем не раздрожало ее. Ни единая мелочь, ни жест, ни взгляд, ни слово. Он как будто родился вместе с ней. Она была в ужасе от такого совпадения. Он ей подходил. 

За онками тихо плакала осень. Когда наконец наступил один из последних сухих дней, она занялась садом.  Женева больше не представляла для нее опасности, и она летала туда, как на работу. Наступал Рождественский сочельник. В Европе Рождество было настоящим, в нем не было фальши, которую она всегда чувствовала в русском Рождестве. У человека все из детства. А в ее детстве не было никакого Рождества, был Новый год. Поэтому волшебство в этом празднике она ощущала только в Европе. 

Они сидели на полу у камина рядом с мерцающей елкой и пили вино. 

- Хочешь я покажу тебе Нью-Йорк? - вдруг спросил он. 

- Очень. 

- Тогда весной, где-то в апреле. Чтобы можно было полетать на вертолете вокруг Статуи Свободы. 

Дождь - это не снег

Дождь лил не останавливаясь. Она полюбила дождь, когда переехала из города. Дождь - это не снег. Дождь можно было слушать. Дождь за городом очень отличается от дождя в городе. В городе дождя не видно. А за городом он идет стеной, льется по стеклам, стучит по крышам, шуршит по листьям. За городом  можно увидеть, как дождь поливает сад или хлещет по водной глади пруда. За городом она была счастлива. Особенно сильно это ощущалось, когда ей приходилось бывать в городе. Тогда весь ад, в котором она провела несколько лет, живя там, куда ее никто не звал, снова возвращался.  Он сдавливал ей горло и отдавался во всем теле какими-то тягучими судорагами. Она ехала по улицам и каждый дом напоминал ей о боли, обиде и одиночестве.  Перекрестки, остановки, супермаркеты, елки эти наряженые, везде были сказаны какие-то слова, пролиты слезы, оборванны телефонные звонки, проигнорированны смски, здесь она шла под дождем, а здесь под снегом, а в этом кафе думала о том, с кем он сейчас ест свой ланч.  Она никогда не забудет этого ада. А за городом у нее была жизнь. Она безумно любила свой дом и свой сад и даже начинала привыкать к северному короткому лету. Поэтому сегодня, спасаясь от промозглой сырости, она без истерики разожгла камин, и огонь в камине, и  вода за окном, соединившись в какой-то извращенной гармонии, заполнили теплом ее комнату и ее душу. 

Она работала. Строка замерла, когда экран засветился входящим вызовом с надпись "Он". Он звонил из Москвы. Вернее из Подмосковья. Еще вернее, практически, от ворот ее дома. "Какого черта он тут делает? Он же должен быть в Женеве! Зачем он едет к ней?! Может быть он едет не к ней, а в соседский дом? Надеюсь, он еще снимает соседский дом?!"  - вопросы взрывали мозг. Она разволновалась, как ребенок, - "Наверное, у него какое-то срочное дело. Он не может ехать к ней просто так. Он бы вызвал ее в издательство."

- Я привез вам еды, - сказал он, возникнув в дверном проеме, - уверен, что у вас пустой холодильник. 

Оторопев, она не смогла вымолвить ни  слова. Она была так счастлива его видеть. Она чувствовала себя такой дурой. 

- Я привез ваш паспорт, - почти шопотом произнес он, глядя ей прямо в глаза. 

- У нас что больше нет курьеров?..

Он не ответил. Когда она пришла в себя, он целовал ее губы, а она жадно водила ладонями по его плечам.  

Им было так легко и спокойно, будто они занимались этим уже сто лет. Они были счастливы. Весь это день и весь вечер, и всю ночь они были счастливы. 

А утром он сказал ей, что заказал билеты в Женеву. 

Комар больно укусил ее за голую щиколотку

Он предложил ей редактировать перевод его книги. Перевод был его собственный, поэтому ему нужен был только редактор. Работа не творческая, но хорошая. Нормальная работа. Возможно, ему действительно подходил ее слог. Что ж. Но это было не главное. И даже дофамино-эндорфиновая пилюля была не главное. Главное было в условии контракта, по которому она должна приезжать в славный город Женеву. Это было главное. И это было плохо. Это было тем, что ее останавливало, тем, что мешало ей в полной мере насладиться предвкушением удовольствия. Уж не знаю, чем его не устраивало общение через интернет,  но он не просто настаивал на ее личном присутствии в Женеве, а даже прописал это в контракте отдельным пунктом.  

Он был переводчиком, в свое время работал в Нью-Йорке, а сейчас - в центре письменных переводов ООН в Женеве.  Потому-то перед ней и замаячила эта нелицеприятная перспектива. Господи! Неужели же во всем этом центре не нашлось ни одного редактора, чей слог бы ему подошел?!

Вернувшись из издательства, она сидела на террасе, закутавшись в плед, пила чай и думала о том, что ей предстоит посетить этот проклятый город. Город, который она ненавидела всей душой. Город, который она мечтала уничтожить, стереть с лица Земли вместе с жителями.  

На почту пришел пробный кусочек текста. Текст оказался сложным и хорошо написанным, и очень подходил своему автору.  Именно "подходил", она теперь везде будет вставлять это словцо. Прочитав этот текст, она бы представила его именно таким, каким увидела в тот день у пруда. Хотя сейчас она уже не считала его хлыщом. Сейчас она точно знала, что он чрезвычайно умен, сдержан и скромен, не кичится своим ооновским происхождением, хотя и требователен до абсурда ко всем, кто его окружает.  Было в нем какое-то внутреннее благородство, нечто сродни врожденной интеллигентности, возвышающее над остальными людьми, и он словно стеснялся этого. Она со своей амебной флегматичностью должна была бы просто выбешивать такого педанта, но именно с ней он был особенно сдержан.

Подспудно она понимала, что восхищалась им с самой первой встречи. Просто не хотела быть наивной дурой. 

Комар больно укусил ее за голую щиколотку. Она очнулась, взяла со стола лаптоп и чашку и зашла в дом. 

Скоро ей предстояла поездка в Женеву. 

Новый сосед

Новый сосед  был интеллигентного вида. Она это как-то сразу отметила. Ни на миг не отрываясь от своего цоканья, она  анализировала его внешность. "Светловолосый, высокий, стройный, с сединой, значит не юный," - поддавшись старой привычке разгадывать по внешнему описанию внутренний мир объекта, перечисляла она.  У объекта было очень холеное внешнее описание. Сосредоточено-умное лицо, из тех, что ей невыносимо нравились, аккуратная мужская стрижка и тонкие стильные очки. Концы шелкового шейного галстука исчезали в расстегнутом вороте светлой рубашки. Рукава джемпера были  слегка поддёрнуты, обнажая запястья загорелых рук, которые он держал в карманах летних свободных брюк. "Хлыщ. Интересно откуда он?" -  то, что не из ее галактики - это очевидно. Он смотрел на нее не отрываясь, как будто тоже изучал.  "Да уж, этот может," - подумала она. Одинокая утка, решив напомнить о себе, проплыла вдоль берега. Она отложила айпад и решила размяться, вытянув ноги. Завела руки за голову и положила ладони на локти, толкая их вниз, закрыла глаза и потянулась всем телом, растягивая позвоночник, - "Пусть смотрит, раз нравится."

- Хороший день, не правда ли? - разразилось над самым ее ухом. 

Она чуть не свалилась с лавки. 

- О, да, прекрасный! - услышала она свой голос. 

Сосед сидел рядом, закинув ногу на ногу. Нога, направленная в ее сторону, была обута в яхтенную мокасину из тонкой кожи, а из-под льняной брючной штанины выглядывала щиколотка молочно-шоколадного цвета. 

- Мне дали ваш адрес в издательстве. 

- Так вы не наш новый сосед? - случайно вырвалось у нее, но было уже поздно. Он понял, что она видела, как он за ней наблюдал. И, вероятно, понял, что потянулась она тоже поэтому. 

- Сосед? Ах да! Я снимаю здесь дом. Я ищу хорошего редактора, и мне посоветовали вас.  

Странно, но из всей сказанной им фразы, она услышала только слово "я". Обычно люди говорят "мы" или "моя семья". Либо эгоист, что неудивительно, судя по раскованно-надменному виду, либо разведенная скатана, каких она попросту презирала. 

- Я читал ваши работы, и мне очень понравился ваш слог. Вы мне подходите. 

"Вы мне подходите," - эта фраза витала вокруг нее вот уже несколько часов. И, когда она слушала его предложение, отрешенно наблюдая за утками, и, когда пришла домой, и, когда лежала без сна, вспоминая всю свою жизнь, которая только-только наладилась, и прошлое, которое она только-только отпустила в свободное плаванье, как закупоренную бутылку с посланием тому, кто ее найдет. 

Он предложил ей работу. Предложение оказалось очень интересным. 

Когда утки сбиваются в стайку у противоположного берега

Она сидела на скамье в глубине старого сада среди яблонь и слив. По глади заросшего кувшинками пруда плавали утки. Она их не замечала. Она сегодня даже не принесла им гостинец, поэтому утки игнорировали ее, обиженно сбившись в стайку у противоположного берега. Она что-то усердно строчила на своем задрипанном айпаде. Цок, цок, цок, - отскакивало от ее пальцев. Наверняка, срочная работа. Спина ныла. Две мышцы, идущие вдоль позвоночника, просто отваливались. "Уже даже йога не помогает," - мельком подумала она и снова погрузилась в свое цоканье. Цоканьем была книга, которую она переводила вот уже несколько недель. Она невероятно любила это цоканье. Она любила, когда вдруг, посреди рутинных садовых будней, ей звонил редактор и просил подъехать в офис. Это означало, что появилась работа. А работа для нее была не просто перспективой пополнить банковский счет. Для нее это был фенилэтиламин, дофамин и эндорфин в одной таблетке. Никакое другое удовольствие не могло заменить ей удовольствия от работы над книгой. Оно начиналось с того самого мгновения, когда на экране ее телефона появлялась надпись "Рыдактор" и заканчивалось с последним цоком, когда, казалось, можно наконец-то выпрямить спину и спокойно покормить уток. Но именно этот заключительный цок всегда звучал как-то опустошающе одиноко. Так одиноко чувствуешь себя по дороге из аэропорта, когда проводишь родных и любимых людей. Потом долго ходишь из угла в угол, не зная, куда себя деть, кормишь уток, а они сбиваются в стайку у противоположного берега, потому что больше не могут есть твою булку. 

Ее жизнь, в конце концов, наладилась. Сын уехал работать к отцу, и, кажется, у него все стало получаться. Здоровье - отменное, тело - стройное, работа - любимая. Да еще и талант. Надо же! Кто бы мог подумать, что у нее есть талант. А оказалось, что есть. Совсем недавно на гонорар от своих сказок она купила домик для родителей. С террасой, с собачим вольером, где теперь живет молодая немецкая овчарка по имени Рекс, с миниатюрным огородиком, с розами, с прудом и  дорожками для прогулок. Им даже не пришлось продавать свою старую квартиру, и поэтому они всегда могут вернуться туда и встретиться с соседями. Теперь у них есть помощница по хозяйству, они живут рядом с внуками, и она за них спокойна. Она продала старую квартирку и купила крохотную студию недалеко от своего нового дома. И слава Богу, она закончила этот немыслимо-бесконечный ремонт. Теперь, когда все ее мечты исполнились, чего еще она могла бы желать? 

Он смотрел на нее в упор. 

Она даже  запнулась,  оторопев от такого напора. На нее уже давно никто не смотрел так пристально и откровенно. "Это новый сосед, - она что-то слышала о новом соседе, который то ли купил, то ли снял соседний дом, - "Но каков нахал!" - она опустила глаза на экран и продолжила править текст. 

Шиповник и чертополох

На задворках фруктового старого сада

Среди зарослей мяты и чебреца 

Рос шиповник у ветхой беседки, а рядом

Примостился репейник. Как раз у крыльца. 

Так случилось, что скоро они подружились. 

Их шипы и колючки притерлись почти. 

Стали вместе, и вроде бы сказка сложилась,

По весне просыпаться и вместе цвести.

Время шло. У обоих изодраны листья

После бурь. И не выдержал чертополох:

"Слишком колки шипы твои, дебри тернисты,"-

Быть шиповнику другом он больше не мог. 

Он мечтал о  ветвях белокурой мимозы,

О далеких загадочных берегах.

Только жаль, что  цвести они вместе не смогут. 

Ведь из разных широт. Но на риск свой и страх...

Он решился. Цветенье мимозы стыдливой

На февраль выпадает, а может на март,

В это время репей лета ждет терпеливо

Без стеблей, без цветов, без доспехов и лат. 

А шиповник грустил, все тоскуя по другу,

Ждал: проснется ль весной? Пережил ли пургу?

Цвел, как роза, выкладывал знаки по кругу,

Пиктограммы из ягод на белом снегу,

Тщетно прятал шипы и колючие ветки,

Тихо сбрасывал листья на дряхлый порог

И твердил все упрямо, упрямо не веря:

Он не мог так предать, он не мог, он не мог. 

И мимоза цвела, не дождавшись июля,

И страдал наш приятель, и чах... И засох. 

От обмана жестокого, люто ревнуя,

Не оправился бедный чертополох.

На задворках фруктового старого сада

Среди белых сугробов суровой зимы,

Как в агонии бьется, в пылу красных ягод

Окровавленный узник холодной тюрьмы.

Ветер Перемен

Автор текста (слов):

Олев Н. 

Композитор (музыка):

Дунаевский М. 

Кружит Земля как в детстве карусель
А над Землей кружат ветра потерь
Ветра потерь разлук обид и зла им нет числа
Им нет числа сквозят из всех щелей
Сердца людей срывая дверь с петель
Круша надежды и внушая страх
Кружат ветра кружат ветра
Сотни лет и день и ночь вращается
Карусель-Земля
Сотни лет все ветры возвращаются
На круги своя
Но есть на свете ветер перемен
Он прилетит прогнав ветра измен
Развеет он когда придет пора
Ветра разлук обид ветра
Сотни лет и день и ночь вращается
Карусель-Земля
Сотни лет все в жизни возвращается
На круги своя
Завтра ветер переменится завтра прошлому взамен
Он придет он будет добрый ласковый
Ветер перемен
Завтра ветер переменится завтра прошлому взамен
Он придет он будет добрый ласковый
Ветер перемен